ПЕРВЫЕ БОТИНКИ (Мауро Корона «Полет куницы»).
Вплоть до трагических дней с Вайонт в октябре 1963 года, у меня никогда не было ботинок. Нашей детской горной обувью были scufons1 . Их шили вручную женщины, слои ткани простегивались один за другим, чтобы сформировать подошву. Верх же был из черного бархата, усиленного внутри крепким полотном, и с ярким разноцветным цветочком, вышитым на носке. Тип цветка различался в зависимости от местности, таким образом можно было узнать их происхождение.
Фото из интернета
Эти тряпочные туфли для ходьбы были очень удобные. Они быстро надевались, потому что у них не было шнурков, но и изнашивались очень быстро. Бабушке стоило большого труда обеспечить всех внуков, ведь мы их разбивали за несколько дней, бегая по лесу и камням. Тогда она звала на помощь одну очень религиозную глухонемую незамужнюю тетушку, набожную и бескорыстную, которую там, где она жила, считали святой. Той ночью, когда гора Ток обрушилась в воду Вайонт, благодаря этой тетушке мне, тринадцатилетнему подростку, представилась возможность совершить мужественный поступок, которым я горжусь до сих пор. От ужасного грохота обвала, мы все бежали как зайцы. Я убегал вместе с бабушкой, держа одного брата за руку, а другого, поменьше, на закорках, потом мы укрылись на холме. Отец был уже неделю на очередной охоте в горах. Старая глухонемая тетушка осталась одна, она ни о чем не догадывалась. Там, где мы укрылись, никто не захотел рисковать и возвращаться вниз, чтобы ее спасти. Я любил эту добрую женщину, это она о нас заботилась, стирала одежду, и, наконец, присматривала за нами, потому что наша мать давно уже была на небесах. Без колебаний я вернулся в дом, который все еще дрожал от колебаний воздуха, мне, скованному ужасом, удалось вытащить старушку из этой опасной ситуации.
Именно она и была мастером по изготовлению scufons для нашей семьи. Длинными зимними вечерами, сидя у огня, она готовила тряпочные подметки, простегивала их иголкой с ниткой бесконечными часами, не поднимая головы от работы. Или же на маленькой ручной машинке Зингер, установленной на каминной скамье, шила верхние части туфель, вырезая их из красивого, черного и гладкого бархата, на котором очень ярко выделялся красочный цветок. Она проводила за работой все время, потому что знала, что весной мы начнем носиться как сумасшедшие, разбивая в пух и прах ни одну пару этой скромной обувки. Зимой мы надевали деревянные галоши, которые специально делал мой дед, он был умелым мастером. Снег падал тихо, тихо, густой и бесшумный, в тишине мы смотрели из окна на улицу на медленно падающие хлопья. Среди них скользили неясные воспоминания о лете, а размеренные удары инструмента по колодке от умелых рук дедушки разрушали удивительную зимнюю тишину.
Среди галош у нас была одна пара особая, с хорошо оструганной и гладкой подошвой. Она использовалась как коньки на крутых деревенских ледяных дорожках. В этом спорте мы достигли такого равновесия, что заставили завидовать одного канатоходца из цирка, который мне в будущем очень помог в скалолазании.
До октября 1963 года это была наша единственная обувь.
Хотя, честно говоря, одна пара ботинок у меня все же была за несколько лет до этого. Рядом с деревней была свалка, скажу больше, вокруг она была не одна, потому что тогда люди еще не были обеспокоены экологией и бросали повсюду, где попало, немногочисленные отходы повседневной жизни. Мы, ребятишки, частенько рылись в этих помойках, потому что, если немного повезет, могли натолкнуться на что-нибудь полезное. И потом, что было еще важнее, мы охотились за пустыми банками из-под консервов, обнаружив которые, сильно сплющив круглое отверстие, выжимали еще немного содержимого. Может быть на самом деле, посещая именно эти крысиные места, у меня вырабатывались антитела, необходимые, чтобы не свалиться от инфекции, те самые, которые и сегодня помогают моему здоровью.
На одной из этих свалок летним днем я и нашел свою первую пару ботинок. Сначала обнаружил только один, со вторым пришлось немало помучиться прежде, чем я присоединил его к паре. Это были светло-коричневые ботинки с квадратным носом, без шнурков и с застежками сбоку.
У левого полностью отсутствовала подошва, а другой был с одной стороны совсем распорот.
Я, оптимист, принес их домой и показал дедушке, который оценив, как возможно их отремонтировать, сразу же приступил к работе. Старик был мастером на все руки. Он купил у одного местного сапожника уже использованную подошву и крошечными гвоздиками закрепил ее к ботинку, а я с нетерпением наблюдал за работой.
Затем, взяв промазанную мылом нить и, шилом прокалывая подошву, прошил ее всю кругом. Далее отрезал ножом ту часть, которая выходила за края, и один ботинок был готов. Дед отремонтировал и другой, зашив дырку, которая мне казалась ртом в злобной ухмылке.
На следующий день найденные по счастливой случайности ботинки были на месте, и я их примерил. Мне они были немного большие, но надев пару толстых носок, стали почти впору. Я весь сиял. Старик намазал их свиным жиром, который мы всегда держали подвешенным под потолком, и они казались абсолютно новыми.
Но радость обладать настоящими ботинками, такими, какие я видел на витрине в Лонгароне, когда ездил с отцом продавать рябчиков или лисьи шкурки, продлилась недолго. Вечером я, весь из себя гордый, стоял на маленькой деревенской площади вместе с друзьями, когда вдруг, оглядев меня, подошла женщина лет пятидесяти. На секунду опустила свой взгляд на мои ноги, потом уверенным и презрительным тоном безжалостно сказала:
— Эти ботинки мои.
Я почувствовал стыд и унижение, покраснел и постарался выкрутиться, как это может мальчик одиннадцати лет.
— Я ничего не знаю, — ответил я, — я их нашел в Рио-ди-Валденере, их выбросили.
— Я знаю, — вновь возразила раздраженная женщина, — их выбросила я, и ты должен был их оставить там, где они были.
В том возрасте я еще не был знаком с огульным коварством, поэтому безумно испугался, что совершил что-то очень серьезное.
— Если хотите, я их вам верну, — сказал я робко и униженно, в то же время дикая злость подталкивала меня броситься на эту стерву.
— Да, отдай мне их, — ответила падлюка, гордясь своим превосходством, — и немедленно, а то я позову полицию.
После этих слов я подумал о дедушке и представил, как его отводят в тюрьму. Не говоря ни слова, я медленно снимал ботинки, надеясь, что кто-нибудь из взрослых вмешается, чтобы мне помочь. Но в этот момент на площади были только дети. Я вручил эти такие желанные ботинки в руки мегеры, которая пошла довольная, предупреждая:
— В следующий раз оставляй там, где они лежат. Ты понял?
Я вернулся домой, давясь слезами, потому что меня учили никогда не плакать. Моему отцу стоило немалого труда усмирить злость деда, который вооруженный топором, собрался идти наказать коварную.
Я так и не узнал, выбросила ли женщина ботинки снова или оставила их для себя, видя, что они стали как новые. Несколько лет спустя произошли события в Вайонт, и обуви появилось слишком много. Ее было настолько много, что кто-то даже вывалил целый грузовик в овраг, потому что испугался, что раскроется, что он собирался их своровать для перепродажи .
Нас с братом отправили в колледж Дон Боско в Порденоне, где мы находились три года и немного пообтесались. В это время у нас была лучшая обувь, но не хватало лугов, чтобы по ним носиться. Однако в этих стенах я многому научился, мне открыли любовь к литературе, к книгам, к искусству. Пока живу, я буду благодарен священникам колледжа Дон Боско, даже если сегодня модно отрекаться от старых учителей и обесценивать деятельность служителей церкви.
Сейчас фирмы, производящие ботинки, рюкзаки и веревки дарят мне все, что я хочу, при условии, что сделают для публикации мои фото с их продукцией. Но теперь уже восторги ушли, и я больше об этом не мечтаю. Более того, даже чувствую, что скоро мне уже не надо будет ничего, чтобы лазать в горах. Я буду ходить босой, чтобы чувствовать связь с землей, пока она не раскроется, чтобы забрать меня к себе.
Мы на пороге третьего тысячелетия, и с того случая с отобранными ботинками прошло много времени. Я почти каждый день встречаю ту самую коварную женщину, теперь уже состарившуюся. Моя мастерская находится напротив церкви, и я вижу, что она всегда ходит на мессу.
Возможно, она даже и не вспоминает об этом бессмысленном злом поступке.
Или же она идет на мессу на самом деле, чтобы просить за это прощенье у доброго Бога. Он в своем великом милосердии, несомненно, ей его дал. Я же, несмотря на благотворную работу, которую провел в душе напильник времени, все еще не смог.
СТАРЫЙ ОХОТНИК.
