СВИНЬЯ (Мауро Корона «Полет куницы»).
Вспоминая исторические факты и эпизоды, часто ссылаются на особые события, которые являются знаковыми для периода времени, когда они произошли. Например, говорят: до войны, после войны, до или после землетрясения и так далее.
Таким образом, слушатель сразу же понимает, о каком времени говорится. Для нас, жителей долины, к сожалению, среди дат общих для всех, как, например, даты военные, есть одна, которая разделила одним точным ударом нашу жизнь в архаичном и однообразном мире, управляемом старинными правилами, чтобы отправить нас одним махом в хаотичный и запутанный мир, который был нам незнаком. Эта дата – катастрофа Вайонт.
После этого трагического события изменилось очень многое. Традиции и старинные обычаи умерли почти все. Когда начался хаос, обычаи и привычки были отставлены в сторону в заблуждении, что возможно будет их вновь призвать, когда все наладится. Но на самом деле из-за того, что они древние, с основой хрупкой, им, однажды попранным, трудно найти силы, чтобы вновь возродиться.
Это правда, что здесь, наверху продолжают жить, сохраняя некоторые обычаи, но, однако, они теперь холодные и безжизненные, лишенные теплоты, магии и таинственного обаяния, которое было до трагедии Вайонт. А, возможно, это уже в нас больше нет духа того времени.
Дни перед Рождеством были оживленные и необычайно возбужденные. В глазах ребят блестел немой вопрос:
«Когда же?»
Этот праздничный период, на самом деле, был выбран, чтобы посвятить его кровавому, смертельному, но одновременно и радостному обычаю — забою свиньи.
День забоя назначали исключительно на убывающую фазу луны. Свинью растили почти весь год заботливо, с любовью и считали ее членом семьи. Часто с маленького возраста ее называли по имени. Поэтому мы, дети, не могли понять поведение взрослых. Почему, спрашивали мы себя, вдруг, когда приходило Рождество, вся любовь и уважение к животному, которые демонстрировали весь год, вдруг исчезали? И нас охватывало сомнение, может взрослые на самом деле были лицемерные, лживые, и их настоящие лица были жестокие, решительные и без сострадания, как в мгновения перед смертью нашего друга. Да, свинья действительно была нашим другом. Она росла с нами, мы носили ей еду по часам. Мы ходили гулять с ней каждый день, таская ее по заросшей травой дороге у старой церкви Сан Рокко. Чистили ее грубой щеткой.
Свинья – умное и чувствительное животное и, если она жила с нами с самого маленького возраста, становилась преданной и игривой, как собака. Наша весело развлекалась с нами долгие месяцы, предшествующие ее концу. Часто мы задумывались о ее судьбе. Мы знали об участи, которая ее ждала, и нас это расстраивало. Мы видели в ней мученицу и героя на время короткой земной остановки, и это усиливало наше уважение, нашу заботу по отношению к ней. Но, к сожалению, ближе к 20 декабря по дому начинали ходить первые разговоры о дате ее конца, и мы, ребятишки, по недвусмысленным намекам понимали, что ее час пробил.
На улице было темно и до рассвета было еще далеко, когда, лежа под теплым пуховым одеялом, мы слышали, как рубили дрова на первом этаже дома. Звук ударов грохотал по каменной плитке. Потрескивание только что зажженного огня пробиралось по балкам чердака и будило нас. Еще сонные мы спускались и замечали повешенный на цепь над плитой огромный чан, наполненный водой. На каминной скамье на сукне были выложены в ряд примерно двадцать ножей различной формы. Это было подтверждением.
Под предлогом пойти в уборную, которая была рядом с хлевом, закутавшись, мы уныло отправлялись в свинарник для последнего прощанья с нашим другом. Говорят, что свинья, бог знает каким чудом, лучше других животных чувствует, что пришло время умирать. Если это так, наша обреченная хорошо маскировала свою тревогу, потому что в фатальные моменты я никогда в ней не замечал никакого беспокойства.
Во время нашего быстрого прощального визита она вела себя, как обычно: весело подпрыгивала и, толкаясь пятаком в деревянную изгородь, рыла землю в знак любви. А может она прятала свой страх, чтобы не огорчать нас еще больше.
В это время в согревшемся от большого огня доме в чане кипела вода, и начинали приходить мужчины, специалисты по приготовлению колбас. Им предлагали кофе или граппу, или то и другое вместе. Мы молчали, погруженные в свои мысли. Мы старались учиться, чтобы на лицах не было заметно ни сострадания к животному, которого должны забить, ни угрызений совести. Мужики весело посмеивались. Нам бы хотелось видеть их более серьезными, если не сказать, уважительными к другу, который готовился умереть. Я же помню, как они гоготали над пошлыми остротами и над вульгарными описаниями еще загадочного для нас женского тела и невольно нам показывали примитивными и вульгарными способами деликатный механизм секса.
Когда рассвело, четверо здоровяков ушли забрать свинью из стойла. В эти моменты нас, ребятишек, охватывала острая тоска, смешанная со страхом, но мы не могли это показать, чтобы не быть осмеянными. Когда ее переводили к месту жертвоприношения за веревку, туго затянутую на рыле, мы понимали, что животное смотрит на нас своими маленькими живыми глазками в последний раз.
Мы надеялись, что все закончится быстро.
Дед был официальным забойщиком. Эту работу он делал до самой своей смерти, ходил забивать свиней и в другие семьи. Чтобы лишать свиней жизни, он использовал длинный очень сильно заточенный штык времен первой мировой войны. Другими известными уполномоченными убийцами были Пьетро «Frambol» и Джулио «Batocia».
Нам не нравилось, что наш, всегда такой добрый дедушка, был способен убивать. Свинью укладывали головой на специальный камень. Ее держали неподвижной вчетвером, в то время как пятый с ведром устраивался перед ней на коленях. Тем временем собирались остальные ребята, наши сверстники, чтобы присутствовать на событии. В этот момент, по знаку этих пятерых, решительно и спокойно, даже с некоторым удовольствием, подходил специалист с ножом, воспоминания о котором меня будоражат даже теперь, он вгонял длинное лезвие в шею животного, двигая клинок туда-сюда в поисках сердца.
Свинья, которую держали неподвижной, ужасно и душераздирающе визжала, а кровь вспенивалась горячим потоком в ведро, удерживаемое мужчиной коленями. В животном была такая сила жизни, что давление, которое заставляло хлестать кровь, забрызгивало ужасными кровавыми пятнами даже снег вокруг. Сцена длилась несколько минут, и от еще теплого тела, умирающего на зимнем утреннем морозе, поднимался густой пар. Все закончилось быстро, и бедная свинья уже больше не брыкалась. Теперь как в мрачных ритуалах племен, мужчины, вооружившись половником, пили по очереди еще дымящуюся кровь. А затем заставляли пить это и нас, как говориться, чтобы сделать из нас мужчин. Я должен был повторить это еще раз, когда четырнадцатилетним, со старыми охотниками во время охоты меня заставляли пить кровь моей первой убитой серны, так навязывалась традиция. Я буду помнить до конца жизни насыщенный приторный вкус теплой свиной крови, также как не забываю отвратительный вкус касторового масла, которое отец часто заставлял глотать в качестве наказания. Если бы тогда существовал телефон доверия, они бы все закончили в тюрьме.
После забоя был небольшой перерыв для отдыха, во время которого подавали горячее вино, которое женщины приносили тем, кто участвовал в работе. Пока пили, оглядывали свинью, и, рассматривая, старались взглядом оценить вес туши.
Закончив выпивать, свинью приподнимали и укладывали животом вниз и растянув ноги в стороны на крепком столе, сколоченном специально для разделки. Теперь мужчины, взяв большие ведра, лили кипящую воду на тело животного так, что другие, обдирая лезвиями ножей свиную шкуру, могли легко удалить щетину. Концы ног погружали в горячую воду, и один из участников сдирал клещами хрящи с ногтей, оставляя живое мясо. Эта операция бросала нас в дрожь, а наше воображение рисовало нам такое же действие с нами самими.
Теперь то, что осталось от нашего друга, поставили на задние ноги, закрепив для этого его вертикально к бревну, установленному поперек на некоторой высоте. Специалист по разделке с легкостью хирурга, внимательно, чтобы не продырявить кишки, сверху вниз разрезал живот животного острым концом. Как в медленной отрыжке дымящиеся кишки скользили по рукам, опускаясь кольцами на землю.
Вымытая и высушенная, предварительно разделанная на куски большим топором, потом разрезанная на куски поменьше и перенесенная в дом.
С этого момента настоящая фигура животного, полного жизни, начинала терять свой вид и распадаться, и внутри нас воцарялось смирение, которое понемногу сводило на нет грусть, которая была еще некоторое время назад.
В последствии я много думал о том, что в молодости, когда жизнь ставит нас перед неизбежными фактами, сознание быстро приспосабливается к боли.
В доме все разворачивалось согласно установленному порядку заданий, данных каждому. Был тот, кто отбирал постное мясо, кто сало, кто приводил в порядок отходы для домашних любимцев, другие обрабатывали кишки для набивки, очищали постную говядину, а в это время огонь потрескивал под котлом, до верха наполненном кипятком. Перемалывали и набивали кишки, прокручивая вручную шкив мясорубки. Взрослые хитро науськивали нас, молодых, друг на друга, ставя в необычное соревнование, кто выдержит больше других крутить ручку мясорубки. Чтобы достигнуть цели, они притворно вкрадчиво разговаривали между собой примерно такими фразами: «Мауро сильнее Карло; Сильвио выносливее Бепино; Рикетто более ловкий, чем Феличе.»
А мы, глупые юнцы, пускались крутить как безумные, чтобы показать, на что мы способны, а они тем временем, избежав трудностей, смеялись.
К вечеру следующего дня все было закончено. Наш друг, теперь уже в качестве колбасы, свешивался с потолка, подвешенный к светлым ореховым палкам. Под кожухом дымовой трубы помещались коптиться все кости животного, тщательно очищенные от мяса. Их использовали для придания вкуса зимнему супу.
В эти дни почти всегда шел снег, и атмосфера Рождества собирала людей вокруг вечернего очага. Старики рассказывали о своем, как правило, грустном прошлом, и курили трубку. Я помню одного из этих старцев, который, чтобы ее зажечь, брал пальцами раскаленный уголек и ужасно медленно и безучастно засовывал его в чашу трубки, постоянно расплющивая его пальцами, ведя разговор и затягиваясь, нажимал до тех пор, пока оттуда не выходил голубой дым. Мы пробовали подражать ему, в преодолении боли, вызванной огнем, подбирая руками горящие угли, но наши молодые конечности выдерживали лишь секунду. У старика же кончики пальцев были уже как обугленные.
Прежде чем идти спать читалась молитва. Монотонная и на латинском языке, представьте себе, она нас смешила. Женщина, которая вела молитву, путала слова бесконечными ошибками, но думаю, что в глазах Святого Отца эти молитвы все равно были желанным, так как ее вера была очень сильной и искренней.
Потом моя неграмотная бабушка восхваляла Бога благодарственной молитвой за такое изобилие, указывая ему взглядом на висящие колбасы. Наконец, прикрывала угли золой, чтобы оставить их живыми до утра, когда она должна будет разжигать огонь. Прижимая гофрированной трубкой, ставила на верхушку кучки оттиск креста, чтобы держать подальше злых духов.
Когда с заснеженных до самого неба гор спускалась ночь, мы шли спать, мечтая о предстоящем Рождестве и обо всем хорошем, что оно нам принесет.
ПЕРВЫЕ БОТИНКИ.
