МИНА (Мауро Корона «Полет куницы»).
Каждую осень проводилась вырубка леса. Надо было заготовить дрова, чтобы в горах во время долгой зимы согревать дома. Сегодня, когда тепло вырабатывается из дизельного топлива, горцы предали добрую традицию отапливаться дровами.
Главным образом рубили бук и граб, а также старые лиственницы, убитые заморозками вишни и другие деревья. Вырубка никогда не была грабительски бесконтрольной и бессовестной, а осуществлялась уважая лес насколько это было возможно. Старались валить старые деревья, у которых имеются явные признаки болезни, ведь деревья тоже заболевают и умирают, как и мы, ну и те, которые кривые, изогнутые немилостью ветров. Либо, если семейство разрослось слишком густо, его прореживали, оставляя лишь три, четыре ствола. Лес, обработанный с умом и с любовью, растет роскошным, полным сил, здоровым и каждый год дарит щедрый сбор древесины.
Жители гор, как известно, умельцы до мозга костей, когда дело касается выгоды. Они понимали, что вырубка ведется расточительно. Дерево спилено, но одна его часть, комель, остается спрятанной под землей. А комель – это исключительный материал: жесткий, плотный, с сильной теплоотдачей. Жаль было оставлять его там, внизу. Проблема была в том, как вытащить его в согласии с природой, ведь глубина, на которую уходит ядро дерева, немалая. Комель врастает в землю на несколько метров, прежде чем делится на крупные корни, рыскающие в поисках питания. Бережливых горцев, с их богатым жизненным опытом не устраивало, что земля удерживала такое сокровище. Они додумались использовать огромные пни для получения дров и стали их раскапывать, чтобы освободить и вытащить из их ложа. Это был кропотливый и тяжелый труд, а когда почва подмерзала, работа киркой становилась и вовсе каторжной. От удара инструмент нервно отскакивал, и бешеные куски земли и льда брызгали в лицо. По этой причине лучше было выкапывать их весной во время оттепели.
Пень не хотел расставаться с родимой землей вплоть до последнего не подрезанного корня. Сначала корчеватель должен был очистить его от врезавшихся камней, чтобы не повредить лезвия инструментов, а затем, ручной пилой, отпиливая то тут, то там, разрезал чудовище с длинными щупальцами на куски таким весом, чтобы их можно было переносить на плече. Все это было непосильной работой, которая требовала времени и труда. И, если времени в наличии было с лихвой, то труд не пользовался большой симпатией, как, впрочем, и в наше время.
Имя того, кому пришла гениальная мысль действовать более решительным образом, осталось тайной. Мне повезло, благодаря этому неизвестному изобретателю, заставившего в наших местах работать динамит, мне недолго пришлось тяпать вокруг пней. Для лесорубов, превратившихся в добросовестных рабочих, во время строительства плотины было несложно спрятать несколько ящиков со взрывчаткой. Я думаю, что в то время почти каждая семья держала их про запас, как держала муку для поленты. Тот, кто впервые применил взрывчатку, чтобы без труда выкорчевать упрямые корни из земли, по-видимому, был один из этих рабочих.
Прежде, чем рассказать эту историю об альпийском изобретателе, для которого одиннадцатая заповедь была «выкручивайся сам», я узнал у своего друга судьи, могут ли спустя тридцать лет эти далекие преступления утратить значимость в связи с истечением срока давности. Только когда я получил утвердительный ответ, страх увидеть старика, переступившего порог тюрьмы и закончившего жизнь за колючей проволокой, развеялся, и я решил все вспомнить.
За несколько дней перед «покушением с применением динамита» мы проводили осмотр, чтобы составить перечень мест, где пни, которые надо было взорвать, крепко сидели в земле. Мы старались отобрать стоящие отдельно, чтобы взрывом не навредить другим растениям. Найдя самые большие, которые в первую очередь обещали дать больше дров, мы возвращались домой, чтобы приготовить все необходимое.
Нужное количество динамита отец клал в холщовую сумку с ремнем через плечо. В своей жизни он поработал как подрывник в шахте и знал точно, сколько материала надо использовать, чтобы разорвать на куски выбранный пень. Часто хватало лишь одной шашки, разделенной на несколько частей. Вместе с динамитом он клал в сумку катушку с бикфордовым шнуром. Детонаторы, которые должны были находиться совершенно отдельно от взрывчатки, клал в большой карман охотничьей куртки, чтобы предохранить их от случайных ударов. Я брал с собой сверло для стволов. Это был специальный инструмент, модифицированный для нас местным слесарем, который прочно приварил стальной стержень, получив, таким образом, рабочую часть длиннее, чем в оригинале. Так мы могли сверлить более глубокие отверстия. То, что меня приглашали участвовать в этом разрушительном мероприятии, для меня было очень важно. Хоть моим заданием было лишь то, чтобы сверлить, я все равно выглядел круто по отношению к своим сверстникам.
Мы по очереди крутили сверло, медленно входившее в древесную мякоть ствола, постепенно проникая прямо в сердце. Делали от трех до пяти отверстий, которые зондировали внутренности пня на глубину до метра. В это же время отец рассчитывал заряд и начинал делить куски динамита. Внутрь он помещал желеобразную смесь, консистенцией и цветом похожую на вишневое повидло. В первое время отец предостерегал меня не вдыхать ее запах, чтобы не получить сильную головную боль или же носовое кровотечение. Я ему не поверил и однажды решил попробовать: недуг не заставил себя ждать.
Отец готовил также детонаторы, бикфордов шнур помещал в маленькие алюминиевые трубочки, диаметром с шариковую ручку и длиной примерно пять сантиметров, фиксировал его, прижав зубцами, которые имелись сбоку детонатора. Затем все это вдавливал в массу шашки, которую, в свою очередь, прятал, забивая палкой, в отверстие в пне. Дыры замазывали глиной или просто землей, стараясь долбить палкой не слишком сильно. Длина шнура, а, следовательно, и время его действия, рассчитывалась на основании расстояния до укрытия: шнур был более длинный, если безопасное место было далеко, короткий — если близко.
После того, как все заряды были собраны, отец доставал Opinel, французский перочинный ножик, который сейчас популярен как никогда, прорезал на конце шнура прорезь вдоль, необходимую, чтобы он лучше загорелся. Этот момент был знаком начинать. Однако сначала, чтобы предостеречь некоторых случайных, ничего не ведающих прохожих, он протяжно выкрикивал в полный голос:
«Минааааа…»
Если никто не отвечал, сразу поджигал порох. Рывком раздраженной змеи конец выгибался дугой и, с тревожным свистом огонь мгновенно проходил внутрь полости, чтобы проникнуть в адский центр. В эти секунды, застыв в страхе, что что-то пойдет не так, во мне срабатывал инстинкт самосохранения, заставляющий мчаться в укрытие. Отец же, опытный знаток взрывчатых веществ и того, что с ними связано, шел медленно, крутя сигаретку (он не бросает курить даже теперь, после двух операций из-за рака горла). Я не понимал, откуда бралось такое спокойствие. В первое время я очень боялся, кричал и просил его бежать быстрее.
Он не торопился и шел ко мне медленно, уверенно улыбаясь. Я завидовал его смелости, которая была вовсе не смелостью, а уверенностью в своем опыте взрывника. Это я понял позже. Спустя некоторое время, после множества взрывов, сопровождающихся моим поспешным бегством, я начал понемногу осваивать искусство Пьетро Микка1 и стал убегать от горящего бикфордова шнура медленнее. Я очень хотел научиться преодолевать страх и прятаться от опасности, не сбегая в панике. Старался устоять насколько возможно, бросая вызов времени сгорания, которое бежало неумолимо, но не выдерживал и бросался в укрытие. Отец издевательски хохотал, насмехаясь над моим страхом и, иногда, чтобы попугать меня, держал за руку рядом с собой, не давая убежать до тех пор, пока я не начинал орать от ужаса.
Набравшись немного опыта, я научился управлять приступами волнения и страха, заставляя себя в ожидании взрыва раз за разом стоять на одно мгновение дольше. Отец понимал это и для тренировки моего спокойствия вставлял запал всегда на грани безопасности.
«Ты не должен волноваться, — повторял он, – ты не должен метаться, хоть тресни, ты понял?»
Это было непросто, но после нескольких объяснений, я уже стал прятаться в укрытие позже него. В последнее время меня трудно было победить и, если это и случалось, то только потому, что он хитростью заставлял сомневаться в качестве бикфордова шнура, внушая чувство опасности, заставляющее терять спокойствие. Позже я научился оценивать качество материала, и он меня больше не надувал. На самом деле, наравне со смелостью, у меня были и ноги быстрее, и ему приходилось срываться первым, чтобы не быть разорванным на куски. Однажды я его подколол, сказав, что мог бы сесть на пень с зажженным запалом и оставаться так до самого взрыва. Он не стерпел эту наглую провокацию и дал мне пинка под зад. Или, возможно, испугался, решив, что я и на самом деле способен это сделать.
Пока мы находились в укрытии, я, трепеща, ждал взрыва, который был для меня всегда неожиданным. За несколько мгновений внимание старалось синхронизироваться со взрывом, но это никогда не получалось, и вспышка всегда случалась неожиданно и так сильно, что останавливала сердце.
В небе появлялся большой круг синего дыма, а вокруг слышались шлепки падающих кусков дерева, которые валились на землю после того, как они были разорваны и выброшены в воздух на сотню метров. Долго по всей долине рокотал грохот. На месте исчезнувшего пня образовывалась глубокая воронка в человеческий рост. Разорвавшиеся куски дерева лежали разбросанные на обширном радиусе: впервые с их рождения они с грохотом появились на поверхности, чтобы увидеть свет. Они казались кусками беловатого мяса, выплюнутыми из пасти ужасного монстра.
Мы со стариком собирали куски во временный штабель. Отнести их домой поручали нам, ребятам: творец мины был всегда обессилен своим творческим деянием и не снисходил делать что-либо еще. Мы собирали большие куски один к одному, загружали в плетеные корзины, и, отправляясь друг за другом, переносили их домой и складывали по размеру около южной стены. Когда куски были высушены, их перекладывали в дровяной сарай, освобождая место для убитых в последующих рейдах. Это было исключительное топливо, которое выделяло в два раза больше тепла, чем дерево с поверхности.
Эта шумная деятельность незаметно стихла после трагедии Вайонт2. Мы были в центре всемирного внимания, и было бы неосмотрительно провоцировать звуки взрывов. Возобновили работу лишь через несколько лет. А тем временем появились мотопилы, и почти все приспособились работать законными способами. Лично я не испытывал сожаления о том методе, но должен признаться, что в те времена эта идея была действительно взрывоопасная. Каждый раз, когда воображение стремилось к мазохизму, я пробовал представить этот опыт в применении к сегодняшним дням. Что будет, если в прохладный апрельский полдень покой долины вздрогнет от впечатляющего грохота? Появится DIGOS3, чтобы проверить, в чем дело. Опустив руки, честно признаемся полицейским, что заготавливаем дрова. Возможно, мы их разжалобим, и, они незамедлительно и старательно начнут нам помогать, как во времена гуманитарной помощи…
