ДЕД (Мауро Корона «Полет куницы»).
Моим первым учителем по ремеслу был дед по отцовской линии. Он родился в 1879 году и носил усы Франческо Джузеппе 1. В молодости участвовал в первом велопробеге Милан – Сан-Ремо 2, но он был не профессиональным велосипедистом, а просто передвижным торговцем и находился в тех местах для продажи деревянных изделий, которые сам же и вырезал. Он ехал из Эрто в Милан на очень крепком велосипеде, оборудованном спереди и сзади багажниками, на которых были закреплены два ящика с вещами для продажи. Дед был очень тренированный и гонку выдержал. Он никогда мне не говорил, с каким местом закончил гонку, возможно, он это не помнил.
Дед уезжал весной с первой песней кукушки и возвращался, когда листья уже начинали опадать. Мешки с товаром отправлял поездом из Лонгароне и держал свой склад в доме семьи Галларате. Долгими, тихими зимними днями он вырезал свои ложки, вилки, сита, лопаты для пекарей, половники и чашки. Я наблюдал за его движениями, а большой огонь согревал дом, загроможденный дровами. Над огнем, подвешенная на каминную цепь, вечно кипела кастрюля с фасолью.
Дед понимал деревья лучше любого ботаника. Конечно, он не знал их названий по латыни, но знал их характеры. У каждого растения свой темперамент, говорил он, и, в зависимости от этого, каждое дерево по-своему реагирует на человека, который его трогает. Есть дерево нежное, есть – грустное, это – злобное, это – цепкое, а этот – эгоист и так далее. Как и у людей, впрочем.
Я узнал, что зубцы у грабель надо делать из граба. Граб упрямый и не истирается. Рукоятка же должна быть из молодой сосны, она приятная, мягкая и не провоцирует пузыри на ладонях. Всё другое дерево царапает руки, особенно акация. Но я не переживал из-за качества дерева для рукоятки грабель, заметив, что, работая, образуются мозоли, и потом больше не чувствуется никакая боль.
Пробки для бочек должны быть из ракитника, поскольку в отличие от людей, это дерево устойчиво к вину в течение многих лет.
С кедром связывают поверья. Если плохо дышится от краски, то его испарения надолго наполнят дом ароматом смолы.
Клен хорошо подходит, чтобы делать половники для поленты. Белое, чистое, уважительное к еде, действительно благородное дерево. Он, однако, немного злой и ему очень нравится выщерблять инструменты у ремесленника.
Тисовое дерево – дерево надменное и полное самомнения. Очень жесткое, шутя противостоит оснастке. У него кроваво-красный цвет с изумительными всполохами. Он не принимает роли скромные и всегда хотел бы быть превращенным в произведение искусства. Токари его используют, чтобы делать прялки.
Рукоятка топора должна быть из бука, потому что очень хорошо выдерживает скручивание. Также из бука чашки и ложки. Из-за его отвратительного характера его нужно обрабатывать, когда он еще свежий. Он не переносит время, которое проходит, и в какой-то момент естественного старения закрывается в себе и становится неприступным. Существует древесина грустная, которая плачет, как только она увядает. Например, ротанг или дикий виноград. Из них делают люльки для новорожденных. Может быть потому, что сама жизнь – это долгий плач.
Для работы стараются брать только первую часть ствола, которая выходит из земли. Не более полутора метров.
Я с детства начал узнавать эти секреты от высокого и немногословного старика. Я мог бы часами описывать душу растений. Позже эти знания принесут огромную пользу в моей работе скульптора. Аугусто Мурер 3, который был моим первым наставником, часто восхищался моей компетенцией о материале дерева. Я приезжал автостопом в его студию в Фалкаде, чтобы набраться у него мастерства. Так я делал с 75 по 85 год, год, когда он умер.
Дед любил лес и все, что он дарил. Он растил семью, используя продукты леса. Всегда с большим уважением. Весной брал меня с собой делать прививки на фруктовых деревьях. Во время операции все время требовал, чтобы я выполнял странный ритуал: в то время как он надрезал ножиком ствол, чтобы привить туда новую почку, я должен был руками держать материнское растение, что, по его мнению, давало дереву возможность в некоторой степени чувствовать себя защищенным.
— В тот момент, когда я его режу, – объяснял он мне, – ему больно и у него поднимается жар. Твои руки помогут ему преодолеть страх.
Он говорил с такой уверенностью, что иногда я боялся, что он сумасшедший. Сегодня я испытываю то же самое чувство в беседах с некоторыми протекционистами.
Еще мне нравится, работая в лесу, сжимать руками кору деревьев.
И воде мой дед давал своё определение. Это неправда, что вода без запаха и вкуса: этому я учился у него. Воду ручья Валденере он называет жесткой. В этом источнике мы вымачивали ореховые палки, так было легче разрезать их на тонкие полосы, делая плетенки. Эта вода делает дерево эластичным лучше любой другой.
Когда мы косили сено на лугах Фонтанелле, пили мягкую воду, которая била ключом из подушки мха. Она стекала без всякого шума, казалась маслом и была сладкая.
«Чувствуешь, она почти сладкая?» – повторял он каждый раз.
Воду Когарии, на горе Бускада, он ощущал горькой. Эта вода очень холодная.
«Заставляет терпеть» — заявлял дед.
Которая же из Сеттефонтане, была лечебная. Лечила, по его мнению, недомогание от похмелья. Ему частенько приходилось утолять жажду в этом роднике. Долина Родисегре предлагала беловатую воду, которая излечивала вывихи.
Дед мог придать жизнь всем простым вещам. Скалу, например, он различал как твердую или мягкую. Может показаться смешным думать о камне, как о мягком теле. И все-таки, когда мы строили стенки для поддержки земли на крутых полях, применяли именно такие камни.
Он был такой. Во время работы всегда молчал. Имел веру, но не различал праздники, Пасха или Рождество – для него было все равно.
Сидел на пиршестве всегда сгорбившись, жуя тосканскую еду, и ворчал все время что-то невнятное. Брал топор без разницы, какой рукой, правой или левой.
Он рано научил меня вырезать предметы из дерева, но мне этого было мало, и уже тогда я старался изображать человеческую фигуру. На выпуклой части ложек вырезал стамеской носы, рты и глаза, чтобы сделать их похожими на лица. Он улыбался и убирал из общей кучи эти мои первые скульптуры. И стал обучать меня правильному использованию манеры 4 таким образом, чтобы избежать риска оставить пальцы на колоде. Он никогда не сердился, когда учил. Помню его доброе лицо, почти наивное.
Потом прошло время и принесло в наш мир эру пластика. Шел 1962 год, и голова деда начала работать не очень хорошо. Атеросклероз, сказали. В этот период мы, три брата, забыв о себе, жили вместе с ним и с бабушкой. Одна странная тетушка, глухонемая и незамужняя, стирала для всех белье и молилась.
Пока дед был жив, старый дом в Эрто был всегда забит горами стружки, в которую мы частенько забирались спать.
Однажды в 62 году, в канун дня Святого Бартоломео, покровителя наших мест, мой дед ушел в сторону Лонгароне с большим рюкзаком за спиной. Он хотел пойти выручить немного денег для праздника. Взволнованный от нехорошего предчувствия, я проводил его до поворота на Спессе и схватил за куртку, пытаясь заставить его отказаться от этого путешествия. Впервые он обошелся со мной нехорошо, болезнь озлобила его. Одним сильным рывком освободился от меня и отправился в путь.
Я проводил его взглядом. Дед шел уверенно. На следующий день мы ждали его на праздник святого покровителя. Был август, кто-то нам подарил подарок, но мы не хотели его раскрывать без деда. Но приехали полицейские и сообщили нам, что он умер. В Беллуно его сбил автомобиль, когда он переходил дорогу.
В большом кармане его охотничьей куртки нашли аккуратно завернутый в бумагу подарок, который он нес нам: жареную курицу, чтобы съесть ее в праздничный день. Он пошел туда вниз пешком с иллюзией продать еще раз свою продукцию и, несмотря на тихое помешательство, которое понемногу у него начиналось, он помнил о нас.
Ему было 83 года. На асфальте — развалившийся рюкзак, разбросанные вокруг деревянные ложки и поварешки…
