МАЛГА (Мауро Корона «Полет куницы»).
Июнь — месяц пастухов. Старинный обычай определял, что на малгу1 надо отправляться 13 июня на день Святого Антонио. Ни раньше, ни позже. Это было вполне конкретное и обязательное правило, также как и день возвращения в долину — всегда 7 сентября. Никто из старых пастухов не мог объяснить мне, почему эти сроки определены заранее. Впрочем, они не видели в этом никакой проблемы. Это было установлено бог знает сколько лет назад, как старинный обычай, это была традиция, унаследованная столетия назад и, таким образом, ей необходимо придерживаться и баста.
Вместе с пастухами и стадом должны были идти и мы, помощники. Иногда отец не давал даже закончить учебу.
Уже за неделю до этой даты он поручал бабушке собрать в наши рюкзаки все необходимое: шерстяные гетры, хлопчатобумажные майки, несколько пар трусов (там, высоко в горах их никогда не стирали), теплую куртку, клеенчатый плащ, тряпочные туфли и несколько обмоток для замены, так как утренняя роса всегда мочила нас до самой задницы. Одежда же для выхода состояла из полотняных штанов, фланелевой рубашки, которую вытаскивали из кучи других рубашек и пастушьей шапочки, которая сразу делала человека старше. С кривой палкой в руке и с неразлучными перочинным ножиком и рогаткой в кармане.
Напяленные таким образом, беззащитные и грустные, мы уходили, чтобы три месяца воевать с пугливыми коровами и топающими телками. С тоской о доме, об оставленных друзьях, с ощущением, что нас изолировали, и мы выпали из жизни, с чувством одиночества и с требовательным пастухом с неулыбчивым и непроницаемым лицом. Об оплате никто не заикался даже ради смеха, как говаривали, что это уже и так много — работать за еду и кров. А наши родители были довольны, что несколько месяцев мы не будем путаться у них под ногами.
По мере того, как тропа поворачивала в долину Дземола, деревня скрывалась из вида, и вместе с ней таяла надежда на возвращение. Мы шли с грустью в сердце, вздыхая от тоски, а колокольчики на шеях животных, медленно колыхаясь, звучали непрерывно и грустно, как далекий плач. В тайне я злился и завидовал молчаливому пастуху, шедшему во главе стада, потому что казалось, что он не испытывает никаких чувств. Периодически он подзывал животных и давал им немного соли, которую, завязанную в мешочек, вынимал из кармана, таким образом, животные, желающие лакомства, не разбредались по лесу.
Прибыв на казеру2 , мы приводили ферму в порядок, а стадо, в течение нескольких оставшихся светлых часов предавалось первому обильному пиршеству со свежей, пахнущей высокогорным пастбищем травой. Они щипали жадно, как дети, бросающиеся наперегонки на изысканный торт.
Вечером их привязывали в стойло, до конца сезона за каждым закрепляли свое место. Чтобы не перепутать, места были обозначены, пастух стесывал легкими ударами топора небольшие щепочки с балки, где были привязаны коровы, и на появившемся светлом дереве химическим карандашом писал имена животных: Белая, Светлая, Старая, Игривая, Быстрая и так далее.
К наступлению темноты этого тяжелого, суетливого первого дня оставалось последнее – дойка. Брат шел первым, чтобы подготовить животное, его простое задание было делать массаж вымени пока не появится первое молоко. Мы со стариком шли уже, собственно, на саму дойку и собирали драгоценную жидкость, с силой выдавливая её пальцами в большие алюминиевые ведра, которые зажимали между ног, шатко сидя на неустойчивых деревянных сиденьях с единственной ножкой.
На ужин в первый день был просто хлеб с молоком, потому что дорога, суматоха, приведение в порядок вещей, животных, обустройство жилища и множество других более важных и первоочередных дел не оставляли времени даже думать о кухне. Наконец, около 22 часов, мы могли укладываться спать. Теперь, в грустной тишине, пронизывающей ночью эти далекие и уединенные места, при тусклом свете свечи всплывали сильные воспоминания: тоска по дому, удаленность от компании друзей, резкий и безоговорочный отрыв от семьи и от добрых, ласковых бабушек, которых мы вновь видели с их последними наставлениями быть внимательными и не баловаться. В полумраке в молчаливом и безнадежном плаче текли слезы. Затем очертания пастуха, занятого последними хлопотами, потихоньку исчезали, пока благотворный и глубокий сон не стирал из головы последние грустные мысли.
Подъем был назначен на полпятого утра. В этот час старик с неизменным цинизмом брал палку и принимался колотить по стальному квадратному бидону, на одной стороне которого выделялась надпись: «R.Nobili Gallarate». Я это помню хорошо, потому что ненавидел этот бидон. Каждый раз пробуждение было жестокое из-за неожиданного грохота необычного инструмента. К нему невозможно было привыкнуть. К концу сезона мы так и не привыкали к этому резкому и драматическому подъему.
После скромного завтрака из ячменного кофе, молока и поленты с маслом была изнурительная дойка. Потом надо было помогать пастуху делать сыр и масло. Это поручение всегда доставалось мне, потому что, по его мнению, я был сильнее брата, так как был на год старше. Почти целый час, за исключением очень коротких подмен, я должен был взбивать масло, двигая большим деревянным штоком вверх и вниз только лишь при помощи силы рук. Мало-помалу масло густело, становилось все труднее поднимать и опускать шток. Возможно, в том числе и по этой причине, теперь у меня хорошие бицепсы. К тому же, в этой работе я был вознагражден возможностью молниеносным движением указательного пальца воровать остаток сливок, который после каждого удара выходил из деревянной емкости.
К восьми утра работа по сквашиванию молока заканчивалась, и, наконец, мы могли выпускать животных. И мы тоже были свободны. Потолкавшись для начала, звеня колокольчиками, все взрослые коровы направлялись, управляемые чудесным образом, в сторону своего любимого места на пастбище. Животные опускали свои влажные морды в еще мокрую от ночной росы траву, и медленно, спокойно жевали до самого вечера. Но телки, эти гадины, эти символы молодости и беззаботности, были нашим несчастьем. Как только они освобождались от привязи, сразу начинали прыгать как сумасшедшие и бегать из стороны в сторону, быстро исчезая из-под нашего надзора. Выслушав упреки пастуха, мы целый день бродили в горах, внимательно прислушиваясь, откуда идет звук колокольчика беглянок, чтобы их найти и вернуть в стадо.
Нас сопровождала печальная песня поздней кукушки, обостряя живущее в нас чувство одиночества.
Случалось, что после долгих часов поиска, а многие телки забирались достаточно высоко, прямо к реке Гравине-дел-Дуранно, какая-нибудь из них обязательно сопротивлялась и старалась снова убежать.
Тогда взрывалась ужасная злость, которая и через тридцать лет меня все еще волнует из-за своего буйства: все унижения, срывы, трудности, боль тут же принимали убедительность и силу в палке, которую мы хватали и начинали неистово бить бедных молодых непокорных животных. С каждым ударом, реагируя на боль, короткие волоски приподнимались, оставляя на коже животного темную длинную полосу. Если бы в эти моменты ненависти, доведенной до крайности, у нас было в руках оружие, то точно бы их пристрелили.
После вспышки гнева, рассудок вновь возвращался, а вместе с ним и раскаяние за свои такие жестокие и подлые действия против этих ласковых и безоружных мордочек с большими влажными и невинными глазами. Но урок не шел на пользу ни нам, ни коровам, потому что все это неотвратимо повторялось. Становясь старше, я научился контролировать эти первобытные инстинкты, но и сегодня они иногда проявляются в некоторых исключительных случаях.
Хозяин не был злым. Даже если в деревне он и имел репутацию человека отвратительного, недружелюбного и циничного, обманщика, жадного и бессердечного, я берегу о нем хорошие воспоминания. Тогда, когда я работал с ним, мы не испытывали недостатка ни в чем. Люди болтали, что он нас плохо кормил, но это было неправдой. Еды было всегда достаточно и даже слишком. А когда он спускался в деревню, то всегда приносил нам оттуда немного сладостей, сделанных его женой. Говорил он мало, но некоторым вещам мог научить и без слов, часто лишь при помощи жеста или просто одним слогом.
Когда он видел, что мы находимся перед возможной опасностью, говорил коротко: «Не туда».
И достаточно. Предлагал мне самому понять причину этого запрета.
Иногда я дорого платил за то, что не прислушивался к нему. Как тогда, однажды у казеры Бедин, когда, несмотря на его «стоп», я захотел все же пройти дальше по старой заброшенной тропе. Через некоторое время оттуда, устрашающе кружась, вылетела туча ос, которые стали впиваться мне в голову. Проходя, коровы разрушили их гнездо. Он это знал и меня предупредил.
Я был страшно опухший от укусов десятка этих безжалостных насекомых. Его слова были: «Я тебя предупредил не идти туда». Вероятно, тяжелая и суровая жизнь дала ему такой характер.
В занятости ежедневными работами дни на пастбище шли очень быстро. Через неделю тоска и грусть исчезали, и мы входили в совершенную гармонию с природой. Больше не было этих ужасных телок, вечных беглянок, неутомимых бродяг и упрямых исследовательниц нового, превращающих нашу жизнь в ад, а пасти стало почти развлечением.
Мы жили на пастбище на свежем воздухе, делали гимнастику, взбивая масло и рубя дрова, занимались бегом, догоняя телок, поднимали тяжести, таская бревна, и учились выживать, находясь на улице при любой погоде. Всегда, когда ходили в горах, мы позволяли себе делать продолжительные остановки. Ложились на влажную лесную траву, и в тишине, подложив руки под голову, слушали голоса природы. Могучие растения смотрели на нас благосклонно, ласково качаясь от легкого ветерка. Птички прыгали среди ветвей совсем рядом с нами, как будто хотели показать себя и познакомиться. Далеко в буковых лесах пели кукушки в своем тоскливом прощании. Это были очень счастливые и спокойные моменты в соприкосновении с удивительными созданиями вселенной. Без слов мы понимали всю красоту природы и ценность простых вещей.
24 августа, в праздник Святого Бартоломео, покровителя Эрто, мы получали разрешение спуститься в деревню, чтобы побывать на празднике. На следующий же день, мы должны были вовремя вновь вернуться туда наверх в безлюдную казеру с молчаливым пастухом. Этот краткий побег делал нам скорее плохо, чем хорошо. Ведь, на самом деле, нас приближали лишь на мгновение к дорогим и любимым, чтобы затем резко оторвать от них, от мира радости и песен деревенского праздника.
Моему брату очень не нравилась пастушья жизнь. Возможно, в эти моменты ему было на самом деле так тяжело, и он был в отчаянии настолько, что в нем зрела идея: однажды убежать туда, где были бы люди и комфорт.
Какой выбор может быть лучше, чем богатый мир, полный мороженщиками? Это было решение, которое определило его судьбу. Много ночей я думал об этом. Я очень хотел бы, чтобы, когда он умирал в том бассейне в Германии в возрасте всего лишь семнадцати лет, что хотя бы на одно мгновение перед его глазами предстали живые картины о тех далеких днях, когда молодые пастушки вместе бегали за телками в лесах долины Дземола.
Летом 1963 года я помогал на выгоне в казере Педзей. Каждое утро носил молоко рабочим, которые под южной стеной Монте Дуранно строили приют Маниаго. 25 августа этого же года маленькое пристанище было торжественно открыто при большом присутствии людей. Два альпиниста, теперь переехавшие в суетливый Милан, проходили мимо нашей хижины и взяли меня с собой. Мы поднялись на гору Монте Дурано и после обеда присоединились к праздничному открытию. Мне было тринадцать лет, и в тот день я совершил свое первое восхождение со страховочной веревкой и первый раз в жизни напился. Немногим более, чем через месяц, естественные ритмы долины были разрушены горой Монте Ток, которая рухнула в искусственное водохранилище реки Вайонт. Это событие изменило жизнь тех, кто остался в живых. Не нужно было больше ничего делать, только лишь надеяться. Люди не хотели больше ничем заниматься.
Остановился и наш пастух. Он потерялся в хаосе тех дней, а вместе с ним и его старинное ремесло. Казеры заросли крапивой, дранка за несколько лет прогнила, и крыши стали протекать. Теперь не осталось больше ничего в этих памятных местах, разве что только тоскливые белые стены. Но от этого опыта в памяти осталось нечто большее, по крайней мере, осознание, что надо не сдаваться и сохранять твердость в любой ситуации. Позже время даст правильную оценку жизненным событиям, показывая нам добрыми и красивыми даже те, которые в юности казались злыми и враждебными.
Вспоминая те дни непрерывного общения с природой и с животными, мне приходит на память отрывок из стихотворения Уитмена, вызывающий у меня определенную гордость:
Теперь я знаю секрет, как сделать людей лучше:
Расти на свежем воздухе,
Есть и спать на земле.
